Большие страсти маленького театра
Стр. 2
И вот, судя по всему, благодаря доносу несчастного Краузе (который, к слову, Вершинина так и не нашел) меня вызвали в кабинет к Жлобову, и я рассматривал два возможных варианта развития событий. Либо меня будут слезно просить вернуться в спектакль и закрыть глаза на чудаковатость заносчивого европейца, либо оштрафуют и вычеркнут из репертуара театра на ближайшие пару‑тройку месяцев. Пугать меня было уже особо нечем, ибо в городе, где я работаю, театров более чем достаточно. Не скажу, что я Аль Пачино или Марлон Брандо, но кое‑что в своем деле я понимаю, и без работы я бы не остался.
За мной закрылась дверь, на рабочем столе Якова Валерьяновича загорелась настольная лампа, складывалось впечатление, что я на допросе у капитана Жеглова из «Места встречи изменить нельзя», ибо Жлобов был чем‑то отдаленно похож на Высоцкого в этой роли, вот только на шестьдесят килограммов больше и в полтора раза шире. Его массивные щеки, как у бульдога, свисали с лица и забавно тряслись в те моменты, когда он чихал или поворачивал плешивую голову. Глазки его, заплывшие и маленькие, как у хомяка, смерили меня презрительным взглядом с ног до головы, а рука с толстыми короткими пальцами‑сардельками отстукивала по столешнице мелодию, пугающе напоминающую траурный марш.
– Проходите, Николай Романович, садитесь, – скупо произнес он, указывая на софу рядом с собой. Тяжело вздохнув, я прошел по кабинету, утопая в густом ворсе ковров, расстеленных тут словно в шатре турецкого падишаха, и сел прямо напротив Жлобова. Повисла пауза, видно было, что Яков Валерьянович о чем‑то мучительно думает и пытается воспроизвести на свет хотя бы один звук, но их почему‑то не рождалось. После трех минут безуспешных попыток он замычал, будто медитируя. Я не выдержал:
– Яков Валерьянович, я понимаю тяжесть своего проступка. Но не мог поступить по‑другому, я этому театру отдал тринадцать лет жизни и не могу видеть, как в искусство, тем более такое, как наше, лезут эти шабашники, особенно зная, как ее ставил сам автор во МХАТе…
Жлобов выставил передо мной руку, призывая замолчать:
– Коля, я не за тем тебя позвал, – грустно ответил он.
Я вопросительно вздернул бровь:
– То есть вы не снимите меня с репертуара и не заставите вернуться в эту вакханалию? – чуть шепотом спросил я.
Жлобов поморщился:
– Немца мне сунул Минкульт, тут хочешь не хочешь, а потерпеть придется. Если спектакль пройдет хорошо, покажем пару‑тройку раз и спишем с репертуара как только Краузе уедет, если пройдет плохо – Министерство само отправит немца обратно в Мюнхен… тьфу, я не об этом, ты меня сбил Коля! О чем это я? – Жлобов подпер массивной рукой свой подбородок, и щеки его, поднявшись вверх почти целиком перекрыли ему глаза, я вспомнил пса‑шарпея, жившего у покойной бабушки, и едва заметно усмехнулся. Директор это заметил:
– Что смешного, Коля? Я не могу понять, чему ты радуешься? Устроил в театре бунт, чуть не довел немца до белого каления, ко мне до сих пор бегают Драгунова, Ельчина и Петрищева и требуют одеть их во что угодно во втором акте, ибо голыми играть они не нанимались. А твое обращение к детям во время новогоднего утренника?!
‑Я просто попросил убрать телефоны и обратить внимание на Дедушку Мороза, они, кроме своих гаджетов, уже ничего вокруг не видят, а мы пляшем тут перед ними, знаете ли!
Жлобов возмущенно подпрыгнул в кресле:
– Ты играл немого горбуна, Коля, какого хрена ты вообще начал возникать там, где тебя не просили?! Бедной Снегурочке пришлось объяснять детям, что случилось новогоднее чудо!
– Ага, если они вообще заметили появление Снегурки, – пробурчал я, переводя взгляд за спину Жлобова, ибо понимал, что он был прав. – Так что случилось тогда, не журить вы меня позвали ведь?
Директор трясущейся рукой взялся за графин с водой и почти вполовину его осушил, после чего минуту спустя его грустно осенило:
– Слушай, Николай Романович, и вникай, это важно. Пять месяцев назад скончался мой дедушка Лев Давыдович Зильберштейн, он был директором единственного театра в городе Угорск. Смерть была более чем странная. Несмотря на то, что деду был сто один год, у него была невеста на восемьдесят лет моложе его, дочь и несколько любовниц. Надо понимать, что сил у него было более чем предостаточно, как и врагов, и самостоятельно в мир иной он вряд ли бы собрался.
Я от неожиданности присвистнул. Затем вежливо прикрыл рот рукой и продолжил слушать.
– Так вот, за неделю до смерти дедушка позвонил мне и сказал, что, если с ним что‑нибудь случится, я должен буду позаботиться о театре, мол, это его последняя воля и дело всей его жизни, говорил, что кругом одни враги, и бросил трубку.
Я слушал внимательно, как и обещал, но совершенно не понимал, на кой черт мне информация о покойном дедушке Жлобова и каким образом меня это касается. Ну да, с одной стороны, рад за деда, в сто один год иметь силы на молоденькую невесту, дочь, кучу любовниц и врагов – это шикарно, однако я не планировал жить так долго и на его место себя ни в коем случае не ставил, даже мысленно.
– Кхм… простите, Яков Валерьянович, я вам искренне соболезную, но я‑то тут причем? – вопросительно вздернув бровь, спросил я.